«К поэзии чутьё утратил гордый век…» — в своё время воскликнул Я.Полонский. Что ж, сегодня это звучит как никогда актуально. Не обещаю каких-то открытий, просто хочу поделиться своими мыслями о поэзии как главной составной части литературы, и о поэте как высшем творческом звании и титуле.
В.А.Костров, выдающийся поэт современности, выразился не этот счёт следующим образом: «Стихи – от слова «стихия». То есть они созданы чувствами, что живут в человеке помимо разума, нередко подсказывая высокие решения».
Блок, называя модернизм «завитушками вокруг пустоты», как известно, «главным назначением Поэта, то есть главным делом его жизни считал извлечение звуков из хаоса и приведение их к гармонии». Это из его знаменитой речи на 89-й годовщине со дня смерти Пушкина.
«Все умрём, но есть резон / В том, что ты рождён поэтом…» — вторит ему наш современник — Н.Рубцов.
В книге «Письма о литературе» А.Твардовский приводит текст своего письма одному из своих, т.е. журнала «Новый мир», где был главным редактором, авторов: «Я не улавливаю необходимости написания Ваших стихов, не угадываю глубокого чувства за ними. Одно ясно, что Вы прельщены новомодным соблазном бездумной и кокетливой «звукописи»… Подумайте хорошенько о том, ЧТО заставляет Вас писать, и действительно ли Вы не можете не писать».
А вот как в 1947 году Александр Трифонович отвечает Василию Фёдорову, которого мы сегодня по праву считаем классиком: «В Вашей работе слишком много поэтических «шлаков»: неточных слов и оборотов, нечёткости стиха, нарочитого поэтического «подвывания»… Побольше дисциплины, поменьше топтания на одном месте, растянутости, бесформенности».
Извиняюсь за обилие цитат, но без учителей в нашем деле не обойтись. Впрочем, как и в любом другом роде искусства, виде творчества, да и вообще во всяком деле, если имеешь цель стать мастером, а не подмастерьем, то есть вырасти из ремесленничества.
Считаю, что мне в этом смысле, то есть с учителями, повезло. Их было немного, но всем им обязан тем, что пишу эти строки. Поэтом в чистом виде себя не считаю, но писателем вообще – с полным правом. И с удовольствием остаюсь учеником – читаю, слушаю, пишу, думаю, участвую — работаю, короче говоря, над собой. Благодарен судьбе и за эту возможность лишний раз поразмышлять, перечитать записные книжки и дневники, заглянуть в первоисточники, в поэтические сборники.
Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбе поэзии, меня не оставляет мысль, что подобные чувства овладевали людьми не раз. Например, перечитывая письма Пушкина, я был удивлён и одновременно утешен, обнаружив в его послании к П.А.Вяземскому, датированным 1820 годом, такие строки: «…что ни говори, век наш не век поэтов. Жалеть, кажется, нечего – а всё-таки жаль. Круг поэтов делается час от часу теснее – скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо. И то хорошо»… А ведь это писал совсем юный Пушкин, двадцать первый год шёл человеку. Прямо о сегодняшнем времени писал!
Да и не только Пушкина одолевали такие безотрадные мысли. Баратынский написал в 1835 году стихотворение «Последний поэт»:
Век шествует путём своим железным;
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчётливей, бесстыдней занята.
Он жаловался на «промышленные заботы», отодвигающие поэзию в сторону. Впечатление такое, что заглянул далеко вперёд. Впрочем, действительно заглянул, поскольку поэтом был истинным, то есть провидцем. Замечу к слову, что поэт Бенедиктов весьма продолжительное время был популярнее Пушкина. Но не Владимир Григорьевич (1807-1873), а Евгений Абрамович (1800-1844), будучи по дарованию, как теперь понятно, намного выше, воскликнул в одном из своих самых пронзительных и исповедальных стихотворений: «Мой дар убог, / И голос мой негромок…»… Впрочем, и не было бы, наверное, повода восклицать, не будь рядом великого друга.
Но если вспомним, сколько замечательных поэтов было у нас после Баратынского, то опять-таки поймём, что он ошибался. И мы, наверное, ошибаемся тоже. Вот, например, как Тютчев высказывался:
В наш век стихи живут два-три мгновенья,
Родились утром, к вечеру умрут…
И ведь всё время жил с этим ощущением своей ненужности и безвестности. Но стихи продолжал писать до самой смерти. А последняя книга Фета «Вечерние огни», изданная небольшим по тем временам тиражом в 700 экземпляров, стояла на полках в книжных магазинах, не раскупаясь.
Даже в 20-м веке, который, как нам сейчас представляется, был веком необычного подъёма и расцвета поэзии, не кто иной, как Тынянов в 1924 году в своей статье «Промежуток» писал о том, что стихи не востребованы, что их заслоняет проза. И это при том, что пишет он о Маяковском, Пастернаке, Мандельштаме, Ахматовой, Ходасевиче, Есенине, Тихонове, вспоминает Хлебникова, недавно умершего… Поэтов – великое множество, а Тынянов недоволен!
Вот и мы сегодня тоже, в общем, недовольны. Впрочем, ощущение неблагополучия, может быть, оно в какой-то мере плодотворно, потому что заставляет задуматься о том, что же требуется от поэта.
И приходится видеть, что стихов сегодня пишется очень и очень много, но поэты слишком заняты собой, исключительно собой. Конечно, надо иметь немалое мужество, чтобы признаться в этом. Их не волнует окружающий мир, да и писать они хотят «темно и вяло», как сказал Давид Самойлов, так, чтобы их никто не понимал. Смысл из стихов уходит, остаётся некая бессмыслица, часто нарочитая, да ещё лишённая знаков препинания. Мне не нравится нытьё в стихах. Ноют и ноют, всё у них плохо, всё тускло, всё скучно, ничего, кроме выпивки, не остаётся. Прямо по Лермонтову: «И скучно, и грустно, и некому руку подать…». Только у Михаила Юрьевича об этом сказано в прекрасных стихах.
Мне кажется, что нужно себя одёргивать, напоминать себе о мужестве, обязательном для живущего во все времена. Тот же Баратынский сказал: «Дар – это поручение, которое надо выполнить как можно лучше»…
Зачем, как, почему пишутся стихи?.. «Поэт ведёт интимный разговор с глазу на глаз с провиденциальным собеседником, — говорит Мандельштам, — И очень хочется, чтобы он тебя понял, чтобы приложил твои стихи к своему сердцу». И тот же Осип Эмильевич говорил: «Если поэзия не лечит, это не поэзия». То есть терапевтическое воздействие поэтического слова существует.
Мне, например, помогает странное, но очень важное для меня ощущение: стараюсь во время написания представлять — а как бы на всё это посмотрел, скажем, Иннокентий Анненский, или Лев Аннинский, или что бы об этом сказал Пастернак. Задача трудная, но её, мне кажется, перед собой надо ставить.
Кстати, не понимаю тех пишущих, которые говорят, что читатель им не нужен, что им, читателем, можно, а то и должно, пренебречь, отодвинуть его… Может быть, эти люди и счастливы, самодостаточны, и ни в ком не нуждаются. Но я этому кокетству не верю и такого счастья не хочу. Считаю, читательский дар также редок, как и дар поэта.
Стихи – это радость, это исповедь, откровение, озарение, и великое утешение. Не зря же говорят, что поэт ничуть не хуже священника, а иногда и превосходит его. И недаром стихи – это в каком-то смысле молитва, то есть горячее, «из пламя и света рождённое слово». И вовсе не обязательно в стихах должны присутствовать церковные реалии. По мне, так даже лучше, когда их нет. Ведь хорошее стихотворение – это и есть молитва.
У Г.Горбовского есть такая строфа:
Но далеко не все в народе
Крестясь на лик, вникают в суть:
Кто носит крестик – так, по моде,
А есть и те, что крест – несут…
С праздником, уважаемые коллеги!
Евгений ГУСЕВ,
член Союза писателей России